История: “Богиня-мать Тушоли” (Ингушские легенды)
“Богиня-мать Тушоли” (с сокращениями) из книги “Старые религиозные верования ингушей”
Тушоли (или Тушол), является ингушской богиней плодородия и плодовитости, занявшей благодаря Баширу Далгату своё достойное место в пантеоне. Она была всеобщей любимицей. Ингуши взывали к ней с особым почтением : Дяла-йоI Тушоли (Тушоли, дочь Дялы) [14, с. 166] или Дяла юхь Тушоли (Тушоли, лицо Дялы) [12, с. 100]. Eё именем был назван один из весенних месяцев в году – апрель или тушоли-бут.
В апреле богиня посылала своего глашатая, удода или тушоли-кутам, извещавшего людей о наступлении весны и благословлявшего земледельцев на пахотные работы. Женщины ждали с нетерпением прилёта этой священной птицы, открывавшей праздник, посвящённый любимой Богине-Матери.
В начале ХХ века память о Тушоли была ещё жива среди ингушей. В течение многих лет функцию жреца в храме богини близ селения Кок в Ингушетии исполнял столетний старец Эльмурза Кутиев. Он поделился в 1921 году с Е.М. Шиллингом, участником экспедиции Н.Ф. Яковлева, своими воспоминаниями о том, как её чествовали ингуши : “Тушоли имела образ женщины… Про неё говорили : людей мать”. Ей молились : “О, от бога идущая Тушоли… у всего, что дышит на земле, плод, говорят, зависит от тебя : плодов побольше и обильнее дай нам !”. В том же святилище Е.М. Шиллинг нашёл медную полумаску, служившую “лицом” идола богини. Покрытая слоем пыли, она покоилась в одной из ниш святилища. Позже она была изучена и описана Е.М. Шиллингом (“Культ Тушоли у ингушей”, Известия Исследовательского Института Ингушии, 1935, т. 4, вып. 2, с. 98-115) [27, с. 206]. Этой ценной находкой, пишет Евгений Крупнов, подтверждаются сведения, собранные художником Х.Б. Ахриевым в беседах со стариками о том, что в святилище-эльгыце богини некогда стояло её деревянное изображение.
Даже в 1970-х годах Тушоли не покидала сознание пожилых людей, как поведала Ибрагиму Дахкильгову восьмидесятилетняя Пакош Махаури из Бамута в 1973 году [14, с. 179] :
“До приxода к мелхестинцам ислама они тоже поклонялись богам Тушоли, Цув. Раз в год люди собирались к святилищу Тушоли, где от каждого двора клали овцу, пятак или двугривенный. Тогда это были большие деньги. На празднике веселились, просили благополучия. Богу Цуву клали мерку пороха, пулю, деньги, кольца, серьги, ремни и другие ценные вещи. Помню, они лежали в чашах перед Цувном, и никто до них не дотрагивался. Если кто-то брал себе что-нибудь из этих вещей, он сходил с ума. Эти дары приносили обычно те, кто отправлялся в путь”.
Саит Богатырёв, шестидесятилетний житель селения Мужичи в Ингушетии, рассказал также в 1975 году [14, с. 166-167] :
“Невдалеке от аула Эгикал находится святилище, посвящённое богине Тушоли. Люди её называли “Божья дочь Тушоли”. А так называли потому, что она была дочерью самого Дялы. Как я помню, поклонялись богине весною и осенью. В святилище находилась небольшая, величиною с новорожденного ребёнка, серебряная статуэтка Тушоли. Когда приходили праздники, жрец-цай-саг выносил к собравшимся людям эту статуэтку, и каждый из молящихся дотрагивался до неё. И когда не было праздников, некоторые бесплодные женщины ходили молить себе детей. При засухе тоже там просили дождя.
На том месте, где построено святилище, раньше, говорят, гнездилась птичка “тушол-котам” – удод. Кто-то разрушил её гнездо и не успел ещё дойти до дома, как в пути ослеп, а удод вновь свил там гнездо. Люди решили, что это место отмечено святостью самой богини Тушоли, и камнями огородили это место. Некогда недалеко от него в поле трудилась одна женщина. Вдруг она увидела приближающуюся к ней высокую и красивую женщину. Вокруг неё летал удод. Она дала знать, что является божьей дочерью Тушоли и сказала :
– Загадай мне какое-нибудь одно желание, и я тебе его исполню.
А это было время, когда только-только посеяли ячмень, а дождей не было. Поэтому женщина попросила то, о чём в это время мечтала. Она попросила дождя. Сразу же пошёл дождь. Богиня исчезла, а удод залетел в своё гнездо. У этой женщины не было детей. Если бы она в тот момент попросила себе детей, богиня бы ей их дала. Вот на том месте и построили святилище для божьей дочери”.
Атрибуты богини
Одним из магических атрибутов Тушоли являлся священный камень къуобыл кхер или “камень счастья”. Этот памятник, имевший 1, 65 м высоты, представлял собой четырёхгранный столбик, венчаемый снимающейся головкой из песчанника. Когда долго не было дождя, горцы снимали её и водружали на место только после того, как пойдёт дождь. Этот древнейший памятник, символизирующий плодородие, был обнаружен Е.М. Шиллингом в 1921 году у селения Кок Хамхинского общества. Он пользовался особенным почтением у бездетных ингушских женщин. Девять лет спустя, в 1930 году, он был перевезён группой археологов в музей. Евгений Крупнов пишет : “С риском вызвать возмущение ингушских женщин из ближайших селений мы с трудом и большими предосторожностями летом 1930 г. увезли этот редкий памятник в Ингушский музей краеведения. В настоящее время памятник находится в Чечено-Ингушском музее в г. Грозном” [21, с. 185].
Позже подобные каменные изваяния в большом количестве были обнаружены в горной Ингушетии. В других регионах Северного Кавказа они не были известны [20, с. 184].
Некоторые исследователи ставят под сомнение пол богини Тушоли из-за “камня счастья”, сопровождающего её культ. Так, Б.А. Алборов, исходя из того, что в святилище Тушоли была найдена женская маска, но в то же время рядом с ним возвышался “каменный fallos”, пришёл к выводу, что произошло “смешение женского и мужского божеств” [1, с. 368].
Однако Тушоли имела ещё один атрибут – большой камень со сквозным отверстием, найденный в селениях Лежг, Цори и Арзи. Этот камень ассоциировался с Матерью-Землёй. Через него пропускали овец, чтобы снять с них сглаз и застраховать от болезней [24, с. 28]. Совершая этот ритуал, горцы верили, что благодатная сила земли будет способствовать сохранению и увеличению поголовья овец, главного вида их домашних животных.
Следовательно, Тушоли представлялась как андрогенная Богиня-Мать, создательница всего сущего. Къуобыл кхер и большой камень с отверстием рядом с её культом являлись двумя принципами, объединёнными в одну созидательную силу, способствующую бесконечному обновлению в природе и продолжению жизни : будь то зерно, положенное в землю и давшее начало хлебному полю, или же зарождение и рождение живого существа. Оба этих памятника символизировали отдельные божества плодородия, полузабытые в конце ХIХ века.
Тушоли являлась самой древней богиней, долгожительницей ингушского пантеона. Ибо андрогенный характер возводит её корни к далёкой эпохе неолита и началу железного века [24, с. 30-31]. Становится тогда понятным, почему ингуши называли её иногда в молитвах Нана-Лаьтта, Мать-Земля. Человеческие останки могильников эпохи бронзы и железа, обнаруженные в горах Ингушетии и Чечении, покоились свёрнутыми в форме “зародыша”. Умирая, древний человек возвращался в лоно земли в той же позиции fetus’a, в какой он вышел из утробы матери.
В ингушской мифологии Нана-Лаьтта предстаёт как женщина божественной красоты. Утром лицо её, повёрнутое на восток в ожидании встречи со своим супругом Малха, божественным Солнцем, подобно утренней заре. Вставая, Малха озаряет её лучезарной улыбкой и окружает теплом и заботой. Вечером, уходя в потусторонний мир, Дяли-Эли, чтобы освещать его лунным светом, он окидывает Мать-Землю лучистым взглядом, и лицо её светится счастливым отблеском вечерней зари.
Праздники в честь Тушоли
Почитание Матери-Земли Тушоли сопровождалось различными священными ритуалами и празднествами : день выхода плуга, праздник посева, праздник сбора урожая… После сбора урожая ингуши обращались к ней с благодарной молитвой.
Ежегодно, в последнее воскресенье (тушоли кириндe) апреля (тушоли-бут) и в одно из воскресений после сбора урожая, около святилища Тушоли устраивались празднества со специальными ритуализованными представлениями. В них участвовали не только женщины, желавшие иметь ребёнка, но и юноши. В начале полевых работ, в период символического зарождения новой жизни, ингуши просили Великую Богиню-Мать дать им хороший урожай и приплод скота, а также укрепить, увеличивая, их семьи.
Белый бычок трёх лет, вскормленный специально в честь любимой богини, являлся живым воплощением священного камня къуобыл кхер, религиозным символом плодородия. Рога жертвенного бычка, ведомого к храму Тушоли, были украшены полосой белого полотна, символа чистоты и святости, называемого ныч, как и священный флаг языческого жреца.
Ритуал праздника начинался с “организационной части”, главным моментом которого являлась импровизированная молитва жреца, адресованная богине от имени всех паломников. Затем начинался сам праздник : участники резали жертвенных животных, варили мясо или делали шашлыки, пили пиво, посвящённое богам, и араку, посвящённую душам мёртвых, устраивали ловзар (увеселения, игры), которые завершались конными скачками. Подобные ритуалы с незначительными отклонениями были характерны и для праздников в честь других божеств. Религиозные празднества отличались изобилием блюд из мяса, напитков и пирогов (круглых чIапилгаш, символизирующих солнце, и треугольных боджолгаш, символизирующих священного козла, эмблемы ингушского года). Часть пожертвований (текум) подносилась жрецу и его помощникам [21, с. 185].
Постепенно, под влиянием христианской, а затем и мусульманской, религий проповедовавших строгие моральные устои, юноши перестали ходить к богине и её къуобыл кхер. Тушоли превратилась в типично женское божество. В 1891 году, рассказывает Казбык Буржаев, “на поклонение к идолу ходили больше всего женщины и дети ; они резали жертвенных животных, готовили пиво, араку, пироги (лепёшки). Жрец получал по две печёнки от баранов, сердце, треть хлеба и по одному ковшу араки” [12, с. 101]. Mноговековая традиция давать жрецу две печени и сердце барана была, видимо, связана с забытым со временем ритуалом предсказания по ним будущего народа. Женщины называли Тушоли “золотая цIу(в)” и молились, говоря [12, с. 101] :
“Худое мы будем откармливать для себя, а откормивши будем резать тебе (в жертву). Божье лицо, Тушол, дай нам благодать свою. Мы, почитая твой день, являемся к тебе ; дай нам благополучие, чтобы мы могли постоянно приходить к тебе. Сделай так, чтобы неродившие родили детей, а родившихся оставь в живых. Пошли нам обильный урожай, пошли дождь масляный и солнце лекарственное”.
Ингушский фольклор сохранил также гимн женщин, исполнявшийся в честь богини и передававший основной смысл вышеизложенной молитвы [19, с. 214-215] :
“Скотину лучшую кормим и нежим
На воле, как для себя,
А тучною станет – её зарежем,
Тушоли, мы для тебя.
В день твой пришли мы, как в прошлые годы,
К тебе, и ты счастья нам дай,
Избавь от горя, беды, недорода
Родимый наш край.
Чтоб нерожавшие жёны родили,
Чтобы рождённые дети жили,
Дождей чтобы было
Ни много, ни мало,
Чтоб солнце светило,
Но не сжигало”.
Богиня-Мать Тушоли, заботящаяся о сохранении и продолжении человеческого рода, не покидала сознание ингушских женщин даже после исламизации. Евгений Крупнов пишет : “Не только Е.М. Шиллингу и Н.Ф. Яковлеву в 1921 г., но и нам с Л.П. Семёновым в 1930 приходилось слышать от стариков, что бездетные ингушские женщины ходили на поклонение в святилище Тушоли у с. Кок” к сопровождающему её культ камню къуобыл кхер [21, с. 184-185]. Весной в праздник богини Тушоли шестьдесят молодых паломниц-ингушек садились на коней и делали круги вокруг этого её “камня счастья”. Они скакали, распевая при этом гимны своей покровительнице [22, с. 47].
Баширом Далгатом были определены, в каких обществах происходили праздники Тушоли ещё в 1890-х годах. Горцы восточной Ингушетии (Хамхой, Цорой и Орхустхой-Карабулаки) собирались у элгыца Тушоли около селения Карт Хамхинского общества ; жители западной части (Мецхальцы, Джераховцы) и ингуши Тарской долины собирались у её элгыца между аулами Обин и Лeжг (Лашки) Мецхальского общества. После чествования богини все паломники собирались вместе и шли молиться к храму её Отца, Дяле, на гору Дялите.
В некоторых районах Ингушетии дни чествования Тушоли превратились в детские праздники. Зура Мадаева записала свою беседу с известным ингушским писателем Салманом Озиевым, который в 1913 году сам участвовал в подобном празднике в селении Долако-Юрт [22, с. 51]. Много подростков – девочек и мальчиков – собралось на берегу реки, на красивой поляне на праздник Тушоли. Девочки принесли с собой еды : традиционные пироги-чIапилгаш, сладости… Подростки устроили танцы. Одна из девочек 11 или 12 лет играла на гармонии. Подражая взрослым, они организовали даже зоахалол (шуточное сватовство), обычай, существующий у ингушей с самых отдалённых времён и являвшийся обязательным элементом всех праздников. В беседах с “невестой” мальчики пытались даже выразить свои чувства. Праздник длился три дня. Однако на следующий день было уже меньше девочек : некоторые матери, узнав, что состоялся зоахалол, не пустили на праздник своих дочерей.
Святилища богини
Все ингушские общества имели свой собственный небольшой храм, посвящённый Тушоли. Тот, который находился в селении Кок, имел следующие параметры : снаружи – 4,10 м длины, 3,40 м ширины ; внутри – 2,50 м высоты [21, с. 186]. Другими местами паломничества, где находились святилища Тушоли, являлись селения Махьде Мецхальского общества, Шу-ан и Лежг. Жители соседних и отдалённых ущелий шли к Богине-Матери со своими надеждами и чаяниями, неся ей в дар простые плоды своего труда : пули для ружья, смоляные свечи, кубки для пива… Последним жрецом, оставшимся верным богине вплоть до 1920-х годов, был старец Хадзиев, глубоко почитавшийся в народе.
Ганыж (сын Аби) Келигов из Фалхана, бывший жрец святилищa Тушоли в селении Кок, рассказал Баширу Далгату 1890 году, что в храмах богини хранилось несколько священных стягов ныч с подвешенными к верхнему “трезубому” концу колокольчиками, а также чучела голубей [12, с. 124]. Двумя десятками лет раньше Чах Ахриев видел те же предметы в храмах других ингушских божеств. Особенно священным считался восточный угол святилища, где паломники оставляли свои дары.
Тушоли была всенародной любимицей, но особым почитанием она пользовалась в Хамхинском обществе, где её культ сохранялся до начала XX века. Хамхой выстроили ей замечательный храм, при котором постоянно находился жрец. Жители сообща чинили ведущие к нему дороги, а также выделяли деньги на приём гостей, считавшихся личными гостями жреца. В храме находился серебряный идол богини “величиною с новорожденного ребёнка”, свидетельствуя о “высшей форме” этого языческого божества. Ибо “настоящие идолы, а не фетиши, появляются у разных народов лишь на высшей ступени развития народной мифологии. Здесь мы имеем антропоморфизацию божества, проявившуюся сверх того в искусстве” [12, с. 101].
Наличие идолов в святилищах отмечал и Жан Потоцки, французский барон польского происхождения, цитируя своего собеседника чеченца по имени Урус, рассказывавшего ему, “как поживают его соседи : ингуши и карабулаки”. Жан Потоцки пишет : “У ингушей есть небольшие серебряные фетиши неопределённой формы. Они их называют Цуум и обращаются к ним, прося дождя, детей и другую милость неба” [39, с. 125].
Языческие божества имели и деревянные идолы, чаще всего из ствола сосны – священного дерева. Идолу Тушоли вместо лица служила маска из листа железа, над “переносицей” которой, между “бровями”, находилось изображение морды пантеры или львицы. Такая статуя 70-ти см с маской была обнаружена в святилище селения Кок [24, с. 29-30]. Подобные идолы находились, кроме того, в святилищах селений Лежг, Таргим, Карт, Цори, а также в храме Ткъаба-ерда [22, с. 47].
Рассказывают, что в элгыце этой цIу иногда появлялся свет. Молящиеся воспринимали его как знак особого расположения богини, обещающей обильные урожаи и хороший приплод.
О корнях культа богини Тушоли
Существуют различные точки зрения о происхождении богини Тушоли. Ибрагим Дахкильгов сопоставляет образ этой ингушской “Mатери людей”, весенний праздник которой совпадает примерно с христианской Пасхой, с образом Mатери Бога. “Несомненно, пишет он, что влияние христианства проявилось в том, что богиню Тушоли стали отождествлять с христианской “девой Марией”, иконы которой, привозимые из Грузии, или изготовленные на месте идолы хранились в святилищах богини и им поклонялись. Джабраилом Чахкиевым обнаружен примечательный памятник циклопического характера – более чем четырёх метровая каменная скульптура, которая, по словам его информаторов из аула Велах, является изображением Тушоли. Ей поклонялись, каменные сколы с её статуи становились амулетами и оберегами. По архивным записям Албаста Тутаева, в ныне разрушившемся храме Альби-ерды была настенная роспись, изображавшая деву Марию. Видимо, при проникновении христианства поклонение ей без особых затруднений налагалось на празднование древней богини Тушоли. Не от девы ли Марии идёт существующее представление ингушей о Тушоли как “матери людей” ?”, задаёт себе вопрос автор [14, с. 30-31].
Образ Тушоли гораздо древнее христианской религии. Однако возможно, что он действительно укрепился ещё больше в сознании людей благодаря Христианству, существовавшему в жизни ингушей, уживаясь с языческими верованиями, с V-VI по XVII-XVIII века. Ареал распространения культа богини-матери простирается от Ингушетии через Закавказье и уходит своими корнями в древнюю Месопотамию и Анатолию.
Не обнаружив аналога богини у других северо-кавказских народов, Евгений Крупнов попытался связать Тушоли с подобной богиней, существовавшей некогда у грузинских племён [21, с. 45-46]. К такому же выводу о корнях культа Тушоли пришёл ранее Е.М. Шиллинг. Сопоставив культ ингушской богини-матери со сванской Сакмиссай, он заключает, что они не могли зародиться на “глухой нагорной территории, где держащееся вопреки всем физико-географическим условиям земледельческое хозяйство являет собой факт сохранения в горах традиций, занесённых из более южных районов”. Он считает, что “корни ингушского культа Тушоли, характерного для земледельческого обихода, следует искать не на Северном Кавказе, а в кругу старой земледельческой культуры, связанной с весенним праздником возрождающейся природы, божествами плодородия […], направленными на обеспечение урожая” [21, с. 146-147].
Идея Е.М. Шиллинга была развита далее А.А. Захаровым, связывавшим богиню Тушоли и её культ в ингушском селении Кок с подобными женскими божествами, существовавшими на Ближнем Востоке и в Малой Азии. Он пишет, что праздник в честь богини Тушоли был похожим на праздники весеннего обновления природы, проводившиеся, как известно, на всём античном Ближнем Востоке, в честь богинь-матерей : Кибела, Диндимена, Магна Матер (Великая Мать), Ма и т.д. Поскольку каждая из перечисленных богинь имела “паредра”, А.А. Захаров предполагает, что Тушоли тоже должна была его иметь. Из самых близких к ней древних женских божеств является, согласно автору, сирийская богиня Гера, в храме которой в Иерополисе хранился камень примерно такой же величины, что и къуобыл кхер ингушской Тушоли [27, с. 207].
Расширяя далее ареал шествия Богини-Матери, Л.П. Семёнов связывает Тушоли с далёкой Фригией. Обосновывая свой вывод, он пишет, что изображение головы льва (или пантеры) на лбу маски Тушоли указывает на его связь с этим животным. Однако в историческом прошлом на Северном Кавказе не было львов. Следовательно, этот образ был привнесён с юга, где был широко почитаем культ Богини-Матери, установленный xеттами. У хеттов и хурритов действительно, по Эммануэлю Ларошу и другим исследователям клинописных текстов, образ богини-матери ассоциировался с кошачьими – чаще всего с львицей и пантерой (parza-na). Л.П. Семёнов считает возможным, что культ Богини-Матери был привнесён на Кавказ хеттскими племенами, гонимыми вторжениями египтян, ассирийцев, мусков (мушков), фригийцев [27, с.207]. Подчёркивая параллели, которые могли существовать между Тушоли и Кибелой, он пишет : “Совершенно очевидно, что образы как Кибелы, так и Тушоли зародились в отдалённую эпоху матриархата. Они являются божествами плодородия, символизируют неиссякаемые силы природы. Особенно почитали обеих богинь женщины, к которым они являлись с мольбами о даровании им детей. Их чтили, вместе с тем, и за мужество. Кибела укротила льва, он охраняет её у трона, он покорно несёт её на спине ; пара львов везёт её в колеснице ; лев – её постоянный атрибут ; характерно, что и на маске богини Тушоли – изображение головы льва” [27, с. 209].
Однако у этих двух богинь есть отличительная черта. Культ Кибелы увязывается фригийскими мифами с культом её прадеда Аттиса, богoм плодородия, рождённым чудесным образом от девы. Он жил, умирал и снова воскрешал, очищая своими мучениями природу и людей. Его образ напоминает Озириса и других божеств Ближнего Востока.
В ингушских мифах нет божества, которого можно было бы назвать прадедом Тушоли. Однако Л.П. Семёнов нашёл в фольклоре некоторые разрозненные данные о персонаже, которые напоминают основные характеристики Аттиса. Он пишет : “Иногда в нескольких словах ингушского фольклора слышны отзвуки многих тысячелетий. Напр., в ингушском эпосе упоминается о том, что нарт Батыг-Шертка “часто умирал и опять воскресал (ходил на тот свет и возвращался на этот)”. Об этом же персонаже древних ингушских сказаний Ч. Ахриев писал : “Во всех предприятиях орхостойцев, вожаком и советником их является Ботоко Ширтга, – мифическое лицо, обладающее особенным сверхьестественным свойством – отправляться на тот свет и возвращаться обратно, когда ему вздумается”. Мотив сошествия в загробный мир, получивший большое развитие в языческой поэзии (легенды об Иштари и Таммузе, об Одиссее и др.) и христианской, был, как видим, известен и ингушскому эпосу. Совершенно очевидно, что “нарт Батыг-Шертга означает божество, периодически умирающее и воскресающее”. Это сближает ингушского героя (божество) с фригийским богом Аттисом, возлюбленным Кибелы, у которой так много черт с богиней Тушоли : обе символизировали в представлении своего народа плодородие и материнство, были очень популярны, имели особые святилища, особо почитавшиеся женщинами” [27, с. 209-210].
Близость ингушской Тушоли к фригийской Кибеле, считает Л.П. Семёнов, подтверждается ещё и тем, что они обе имели свои къуобыл кхер. “В Пессинунте (во Фригии) хранился священный камень Кибелы, лишённый всякой правильной формы ; он описан Арнобием. В 204 г. до н.э. этот священный камень (по-видимому метеорит) был перевезён в Рим. Каменный фетиш Великой Матери богов (Кибелы) из Пессинунта (Фригия) сделался залогом здравия, радости и благополучия всего народа” [27, с. 205-206].
Фригия, являющаяся, согласно Геродоту, более древней, чем Египет, породила культ Кибелы, заимствованный позднее греками и римлянами. Из Фригии в Европу проник также особый красный колпак, сохранивший в своём названии место своего происхождения – “фригийский” [27, с. 200]. Ингушские женщины надевали во время праздника Тушоли красный головной убор с двумя “рогами”, направленными вперёд и у основания которых крепилась круглая выпуклая серебряная бляха. Этот головной убор представляет собой особенность одежды ингушек, так как у других народов Кавказа он не был известен. Наиболее полную характеристику этому женскому аксессуару дал Л.П. Семёнов [27, с. 210-215].
Головной убор ингушских женщин курхарс как символ Богини-Матери и его параллели с Древним миром
Головные уборы позднесредневековых ингушских девушек – курхарс
Бывший головной убор ингушских женщин представляет до сих пор загадку для этнографов, археологов и лингвистов. История и причины его существования только в границах ареала проживания ингушей остаются мало изученными. В статьях Л.П. Семёнова он называется курхарс и чугул. На самом деле речь, видимо, идёт о двух головных уборах : более древнем “двурогом” курхарсе, восходящем к хуррито-хеттскому периоду, и более позднем “однорогом” чугуле, схожем с “фригийским колпаком”.
Первые письменные сведения о курхарсе датируются 1637 годом. Русские послы, направлявшиеся в Грузию, удивлённые особенностями жилищ и одежды ингушей, писали в своём рапорте : “Домы в них каменные, выстроены в горах ; мужчины одеты по-черкасски, а женщины носят на головах что роги в пол-аршина” [27, с. 211].
В 1929 году группа археологов во главе с Л.П. Семёновым неоднократно находила своеобразную шапочку курхарс в надземных склепах, “солнечных” могильниках селений Мец-хал, Арзи, Морч, Кяхк, Хамхи, Цори и др., т.е. во всей горной Ингушетии. Судя по археологическим материалам, ингушки носили этот головной убор до начала XIX века. [27, с. 157-158]. Однако, согласно устной традиции, женщины-горянки продолжали носить его во время религиозных праздников до конца XIX века. Незамужние девушки одевала круглую шапочку того же цвета, но с плоским верхом, которая до сих пор являeтся обязательным атрибутом одежды ингушской невесты.
Kурхарс сo своими двумя суживающимися кверху и заворачивающимися вперёд “рогами” отличался элегантностью. Он шился из тонкого фетра, покрытого снаружи красной шёлковой материей, и украшался перекрещивающимися ленточками. У основания “рогов” крепилась круглая бляха из серебра. Внизу затылочной части пришивался лоскут другого цвета (голубого, золотистого и др.).
Детальный анализ характеристик и ареала распространения этого своеобразного головного убора, лимитированного пределами горной Ингушетии, позволил Л.П. Семёнову сравнить его с фригийским колпаком. Родиной красного колпака, называемого “фригийским”, считается, действительно, древняя Анатолия. Он является атрибутом некоторых азиатических божеств : Аттиса, Мена, Митры. Л.П. Семёнов полагает, что контакты Ингушетии с Малой Азией могли происходить по земле : через Грузию и Армению, через греческие колонии на побережье Чёрного моря. Согласно автору, ингуши связаны с греческой культурой также и фольклорными мотивами, заимствованными из “Одиссеи” : эпизод о циклопе, легенда, сближающая ингушского героя Соска Солсу и Прометея, как это видно из мифа “Амран” цова-тушин, т.е. ингушей, принявших религию и образ жизни грузин [27, с. 115].
Пытаясь понять, что и как могло объединять эти двa столь отдалённыx и столь разныx регионa мира, Л.П. Семёнов пишет : “Более тридцати лет потрачено нами на исследование ингушской материальной и духовной культуры. В частности, нас давно интересовала тема о глубокой связи Ингушии с Фригией, о чём в печати была лишь одна случайная заметка Н.С. Трубецкого да беглые указания А.А. Захарова… Поставленная задача ни в коей степени не претендует на полноту её разработки – это лишь первый опыт анализа ряда примеров, доказывающих, что хотя Фригию и Ингушию разделяет на географической карте громадное пространство, между ними в отдалённых исторических условиях возникли некоторые черты сходства, представляющие для кавказоведов большой научный интерес. Нити, соединяющие обе названные области, были ощутимы ещё в конце XVIII века, частью – даже до нашего времени (первой половины ХХ века. – М.Ц.), хотя они не замечались многими специалистами, внимание которых отвлекалось другими вопросами ингушской культуры” [27, с. 197]. При этом Л.П. Семёнов подчёркивал, что курхарс не является копией или имитацией фригийского колпака. Он обладает типично локальными чертами, главной из которых является его “двурогость”.
Представляется, что эта своеобразная “двурогая” шляпка ингушских женщин символизировала голову священной коровы, первотёлки, имя которой было увековечено в календаре :
– в названии августа : еттинга-бут или “месяц коровушки” ;
– в названии вторника : шинар-дe или “день (двухлетней) тёлки”.
Что касается “однорогого” колпака, называемого чугул, oн является, видимо, более поздней вариацией курхарсa. Oписывая внешние характеристики чугулa Жюль Клапрот писал в 1823 году : “Женщины Митцала носят шапочку, верх которой имеет форму рога серны, но который загибается вперёд. Этот рог делается обычно из свёрнутой коры берёзы и покрывается снаружи холстом или шёлком ; она имеет около двух дюймов ширины и семь высоты ; загибающаяся часть повёрнута в сторону лба ; внизу к ней пришита лента шириной в несколько дюймов, которая прикрепляется в теменной части кораллом ; эта шапочка называется чугул” [30, 2, с. 247].
По форме своего единственного “рога”, загнутого вперёд, чугул как раз и перекликается с фригийским колпаком. Его упрощённые формы (треугольный конец вместо более сложного “рога”) обнаруживаются до сих пор археологами по всей горной Ингушетии. Жюль Клапрот отметил, кроме того, что такой головной убор он видел только у ингушек. Эта “рогатая” шапочка входила в число трёх основных особенностей, отличавших ингушей от других северо-кавказских народов. Об этом же Е.И. Крупнов писал в 1939 году, отмечая, что являются “типично ингушскими” элегантные башни со ступенчатой крышей, а также праздничный колпак курхарс и височные подвески. Эти предметы не были отмечены больше нигде нa Кавказа [20, с. 85].
Выдвинутая Е.М. Шиллингом, А.А. Захаровым, Л.П. Семёновым и другими исследователями гипотеза о возможных связях, некогда существовавших между предками ингушей и древними народами Месопотамии и Анатолии (Фригии), получает дальнейшее развитие. Новое поколение исследователей (историков, археологов, лингвистов) смогли установить, что ингуши являются, как и другие автохтонные народы Северного Кавказа, прямыми потомками древней цивилизации, называемой “Кобанской археологической культурой”. Переведённые недавно хуррито-хеттские тексты (Emmanuel Laroche, Rene Lebrun) позволяют углубить их диахронию вплоть до эпохи существования хуррито-хеттского государства.
Известно теперь, что предки ингушей проживали как на северных, так и на южных склонах Кавказа, а также в Предкавказье. Благодаря древнеармянским письменным источникам появилась возможность проследить, как проходило движение с юга на Северный Кавказ предков ингушей, принесших с собой культ Богини-Матери Тушоли, сопровождающийся “камнями плодородия”. Одними из этих племён, известными по армянским текстам, являлись галгаи /гIалгIай/ и гелатхой.
Племена гIалгIай связываются историками, в том числе и Е.И. Крупновым, с древними страбоновскими гаргарами, проживавшими ещё в IV веке на обоих берегах реки Каркар-чай. Считается, что гаргары получили своё название от этого гидронима. Предки же гелатхой, гелы, проживали на правом берегу Куры. Все эти племена населяли Эретию (или кавказскую Албанию / Агванию).
В IV веке гаргары и гелы были христианизированы албанским царём Урнаиром. Албанская епархия в то время находилась в Чоре, селении, расположенном недалеко от Дербента. Они являлись, таким образом, первыми древне-галгайскими племенами, соприкоснувшимися с Христианством. Армянский просветитель Месроб Маштоц (361-440 гг.) создал в 415-420 годах алфавит, который можно было бы приложить к многочисленным языкам этнически пёстрого населения кавказской Албании. Поэтому из всех языков населявших её народов армянский просветитель выбрал язык гаргаров, “грубый, нескладный”, но богатый “гортанными звуками”.
Возможно, что значительная часть гаргаров и гелов, не пожелавших изменить вере предков, вынуждена была покинуть берега Каркар-чая и Куры и уйти на север, в горы. Согласно хевсурским легендам, собранным Р.Л. Харадзе и А.И. Робакидзе, племена галгаев жили уже в эпоху правления царицы Тамары (1184—1213 гг.) на южных склонах Кавказа: в селениях Гаппи, Цоли, Некъасте, Кайраке северо-восточной Грузии. Позже под давлением хевсуров гIалгIай и гелатхой вынуждены были снова покинуть насиженные места и перебраться в горы Северного Кавказа, где они проживали до конца ХIХ века. Поселившись на новом месте, они дали новым селениям названия мест своего прежнего проживания. Этим и объясняются совпадения топонимов по обеим сторонам Кавказского хребта (Н.Г. Волкова). Двигаясь с юга на север, галгайские племена оставляли по пути следования в наследство пришедшим за ними племенам свои культы, как Богиня-Мать Тушоли, богиня леса Дали… Известно, что завоеватели или новопришельцы принимали в свои пантеоны богов завоёванных или вытесненных ими народов и почитали их, чтобы не навлечь на себя их гнев. Со временем этноним гIалгIай стал самоназванием всего ингушского народа.
Этноним гаргар [гIаргIар] перекликается с самоназванием хурритов, гIур-у-хе / хур-у-хе, обозначающим “жители (-хе) гор (гIур- или хур-)”. Элементы, составляющие данный этноним, имеют параллели с галгайским языком : лексема гIур / къур / хур обозначает “скала” ; формант -хе / -хой указывает на принадлежность к этнической или социальной группе (Хам-хой, Мужу-хой). Этноним гаргар является, видимо, редуплицированной формой этнонима гIур- (> *гIургIур) и относится к языку хеттов, ближайших соседей и культурных наследников хурритов. Ибо для передачи множественности хетты часто использовали редупликации (R. Lеbrun). Все исследователи, работавшие с клинописными текстами хурритского языка, называют его “эргативным агглютинативным языком”, который не имеет ничего общего ни с индо-европейскими, ни с семитскими языками. Этот вывод хурритологов позволяет связать его с “грубым, нескладным”, но “богатым гортанными звуками” языком гаргаров.
По всей видимости, двурогий курхарс, символ Богини-Матери, был занесён на Кавказ гаргарами, гелами и др. древнегалгайскими племенами. Ибо он обнаруживается в большом количестве в горной Ингушетии там, где проживали общества гIалгIай и гелатхой. Круглая серебряная бляха, пришитая у основания “рогов” курхарса, являлась эмблемой луны : серебро ассоциировалось с луной (дато бут) и почиталось у ингушей больше, чем золото. Мать-Луна, украшенная “рогами”, предстаёт как Мать-Корова. Мирцея Элиад пишет тоже, что “рога крупнoрогатых животных являются эмблемой Великой Матери” [29, с. 146]. Луна, в свою очередь, ассоциировалась с Землёй, с текущей Водой. “Всё, что находится в связи с плодовитостью (и плодородием) представляется так или иначе широкой схемой : Луна-Водa-Женщина-Земля” [29, с. 88]. “Бляха-луна” курхарса с вознесёнными над ней “рогами” указывала действительно на связь её со священной коровой. Дополненная схема “Луна-Водa-Мать-Земля-Корова” восходит в самые отдалённые эпохи, вплоть до матриархата, расцвет которого приходится на то далёкое время, когда человечество приступило к обработке земли, где основное место занимала женщина.
Курхарс, сохранил свою первоначальную форму, символизирующую голову священной коровы с рогами-луной, и перекликается с подобным головным убором, существовавшим у женских божеств (а значит и у женщин) древних месопотамских и анатолийских народов, в том числе и хуррито-хеттских племён. Культ Богини-Матери, ассоциирующийся с Коровой (но иногда также с Пантерой и Львицей), был широко распространён в Месопотамии, в Анатолии, в Египте, в Европе (у греков, германских племён и др.) и, как представляется, на Кавказе. Финикийская Богиня-Мать несёт на голове, как и египетская Хатор-Изис, диск, покоящийся между двумя рогами [28, с. 867]. Хурриты и хетты оставили свидетельства, что женская сущность представлялась в их верованиях тоже в виде коровы или первотёлки. Так, один из их клинописных текстов сообщает, что хеттский король Xаттузилис (XVII век до н.э.) попытался поменять закон о престолонаследии. Он обратился к Ассамблее граждан “способных носить оружие”, прося утвердить закон о назначении отныне на престол не племянника (сына его сестры), а его собственного сына. « Тогда его (короля) сестра, говорят, принялась причитать (мычать как корова) : “Мне, живой ещё корове, вырвали внутренности” » [15, с. 23]. Кроме того, хеттская королева, которую звали Пудухепа и которая была хурриткой по происхождению, говорит о себе, что она – “тёлка из стойла богини Солнца города Аринна” (Rene Lebrun).
Женщины-ингушки с их “двурогим” курхарсом представлялись тогда тоже “тёлками из стойла Богини-Матери Тушоли”, как хурритки и хеттки по отношению к богине Солнца из города Аринна. Эта идея получает подтверждение также в параллелях, обнаруживающихся в хуррито-галгайских языках, в лексике связанной с обозначением женщины и родства по женской линии. Первая часть ингушского слова се-саг (“женщина”) является фонетическим развитием старой формы сте-саг, происходящей, в свою очередь, из древних форм сту- (“самка”) и уст (“тёлка; молодая корова”). Лексемы сту и уст сохранились в форме множественного числа слова “женщины” – истий. Та же форма находится в основе составных терминов, обозначающих родственников со стороны жены : уст-да (“тесть”), уст-нана (“тёща”), уст-вош (“шурин”), уст-йиш (“сестра жены”), уст-цIай (“семья жены”). Все эти формы совпадают с хурритским термином аште, ашта, обозначающим “женщина, самка, тёлка, корова” : [а]ш-те-А-ниви (“жена Ану”) ; Нинлиль = [ашт]-е-Ку-мур-ви-ни-ви (“жена Кумарви”) ; аште-ни (“женщина”), где -ни служит формантом определённости [33, с. 62-63].
Почитание Матери-Земли, первого культа древних народов, породило почитание Женщины-Матери, матриархат, к которому историки возводят особые отношения, существовавшие у ингушей к родственникам со стороны матери. Е.И. Крупнов писал, что ингуши знали своих предков до седьмого колена и вместе с “отцами отца” перечисляли “матерей матери”. Дядя по матери играл значительную роль в жизни племянников и племянниц. Никакое касающееся их мероприятие не проходило без его участия. Ингуши были, пожалуй, единственным народом, у которых племянник мстил за кровь убитого дяди по матери, так же как дядя за кровь убитого племянника, сына сестры.
Этимология теонима Тушоли
Согласно З.К. Мальсагову, имя богини Тушоли состоит из корня Туш- и аффикса принадлежности -ли, что позволило сблизить его с теофором и названием столицы восточных хурритов, Туш-па / Туш-ба, носящей, как считается, имя обожествлённого правителя Тушратта и ставшей впоследствии столицей урартов. Позже Д.Д. Мальсагов и Ю.Д. Дешериев сопоставили топоним Тушпа с именами хурритского бога грозы Тешуб и урартского громовержца Тейшеб. Таким образом, первая часть рефлексов теонима у различных месопотамских народов – Туш- (у восточных хурритов), Теш- (у западных хурритов), Тейш- (у урартов) – перекликается с ингушским теонимом Туш-оли. Великая ингушская Богиня-Мать Тушоли прибыла, по всей видимости, из того же города Туш-па. Ибо, как стало известно, она имела своего омонима в урартском пантеоне в лице богини Тушпу-е-а, паредры бога Солнца Шивини (< хурр. Шимеги). И.И. Мещанинов пишет также, что имя этой богини связано с урартской столицей Тушпа [25, с. 128]. Хуррито-урартский топоним Туш-па / Туш-ба, означавший “город (-па или -ба) Туш”, переводится на ингушский язык точно также.
Возможно также, что теоним Тушоли связан с двумя восточно-хурритскими лексемами – топонимом Туш- и словом -элли / -эли, означавшим “госпожа, богиня, сестра”, как в следующих сочетаниях хурритского языка : Кушух-эли, “Богиня-Луна” ; Угур-эли, имя хурритского женского божества ; Шар-эли, “Сестра короля” [33, с. 78, 218]. У западных, семитских, хурритов форма элли / эли развилась в алла или “госпожа; богиня” : Аллай, Иштар-аллай, Аллани [35, с. 44]. Имя богини Тушоли, прошедшей длительный путь из Месопотамии до Кавказских гор и остававшейся в ингушском пантеоне вплоть до начала ХХ века, переводится, таким образом, как “богиня из (города) Туш”.
После исламизации ингушей культ Тушоли был официально запрещён, но бездетные женщины (особенно жительницы горной Ингушетии) продолжали ходить к любимой богине, прошедшей с ними все лучшие и худшие моменты жизни из глубины веков вплоть до 1930-х годов. Говорят даже, что тропинки, ведушие к элгыцу Тушоли и к её кьуобыл кхер, не зарастали травой до самой сталинской депортации 1944 года. Женщины продолжали тайком ходить и просить детей у Великой Матери. Некоторые старые ингуши до сих пор верят, что Тушоли и её къуобыл кхер были способны подарить счастье материнства бездетным женщинам [22, с. 47-48]. Тепло и чувство защищённости, которыми одаривала Богиня-Мать их предков, пробиваются в сердцах современных ингушей из глубины столетий : имя “Тушоли” носит одно из кафе Назрани.
Автор: Марет Цароева, доктор по истории религий